Статья опубликована в №6 (февраль) 2014
Разделы: История
Размещена 06.02.2014. Последняя правка: 14.02.2014.
Просмотров - 4485

ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ КАК ИСТОЧНИК ИЗУЧЕНИЯ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ РЕПРЕССИРОВАННОЙ АКАДЕМИЧЕСКОЙ ЭЛИТЫ УКРАИНЫ В 1920-1930-х гг.

Гедё Анна Владимировна

доктор исторических наук, профессор

Донецкий национальный университет

профессор кафедры историографии

Иорданова Юлия Валериевна, студентка специальности «История» Донецкого национального университета

УДК 94(477) «18/19» - 058.237:394

 

Время господства советской власти оценивается довольно неоднозначно. Исследователи наблюдают как положительные, так и отрицательные тенденции в развитии науки этот период. В связи с этим, интересно проследить влияние быта ученых на развитие их научного наследия при советской власти (в частности, в 1920-1930-е гг.) по материалам переписки - тем самым проследить значимость тех или иных вопросов для конкретных лиц, окунуться в эпицентр их мыслей и повседневной жизни.

Актуальность темы характеризуется именно важностью проследить тенденции относительно влияния быта научной интеллигенции на развитие непосредственно научного знания, в том числе, и важностью этих аспектов для более глубокого понимания жизни тогдашней интеллигенции и общей ситуации в научных кругах страны.

Новизна исследования заключается в том, что на сегодняшний день отсутствуют научные исследования, в которых бы прослеживались основные тенденции развития бытовых условий украинских ученых, подвергнутым репрессиям в 1920-1930-х гг. на основе материалов личной переписки (что является отражением внутреннего мира ученых, их морального состояния и личных мнений по тем или иным вопросам, единственным свободным пространством для выражения собственных мыслей и идей).

Историография по указанной теме представлена ​​достаточно значимым массивом материалов. Так, С.Г. Водотыка всесторонне проанализировал социально-политические, социокультурные, научно-организационные и концептуальные аспекты истории исторической науки УССР 1920-х гг., борьбу советской и цивилизованной схем развития науки, постепенные изменения в системе организации исторической науки и образования, а также приоритетов в исследованиях в результате введения командно-административных методов руководства страной [1, с. 2-3]. Полезной работой по развитию науки в начале века, является монография З. Зайцевой «Український науковий рух: інституціональні аспекти (кінець ХІХ – початок ХХ ст.)» [5, с. 315-319]. А. Удод в докторской диссертации впервые в отечественной историографии охарактеризовал влияние исторической науки в 20- 30-е гг. на формирование духовных ценностей украинского народа и доказал, что искажения исторической науки средствами коммунистической пропаганды привело к деморализации общества и мифологизации исторического сознания [15, с. 3-6]. Об условиях работы ученых в университетах в начале ХХ в. можно узнать из работы Г. Додоновой «Наукова діяльність українських університетів другої половини ХІХ – початку ХХ ст.» [4, с. 27-28].

Важными для изучения данной проблемы являются обобщающие труды, посвященные системе высшего образования в УССР, и монография Л. Ткачевой [17, с. 93]. Отдельного внимания заслуживает исследование М. Робинсона «Российское славяноведение: судьбы научной элиты и учреждений Академии наук», в котором автор описывает положение Академии наук СССР и УАН на протяжении конца XIX - 30-х гг. ХХ века, реакции самих ученых на изменения в этой сфере, а также тяжелые условия «выживания» ученых [13, с. 366 - 378].

Целью данного исследования является изучение бытовых условий украинских ученых на основе анализа эпистолярного наследия академиков: А.Е. Крымского, К.В. Харламповича, А.И. Соболевского, М.И. Яворского, Д.И. Багалея, которые был подвергнуты репрессиям со стороны существующего режима.

Персонифицированный подход к изучению истории предполагает поисковую работу и критический анализ всех видов информационных источников со сведениями о конкретной личности. Отдельное место среди таких источников принадлежит эпистолярному наследию, что имеет ярко выраженное социальное основание: освещает историческую действительность, определенную общественную среду, в которой жил и работал автор писем, интересы, эмоции, личные убеждения и взгляды отдельных персоналий. Эпистолярий дает возможность изучать как повседневность определенной эпохи в целом, так и конкретную личность в частности. Письма как исторический источник имеют специфические признаки, представляя собой разновидность письменных памятников. Их специфика заключается, во-первых, в ярком проявлении субъективной перцепции событий и требует критического отношения к таким источникам, во-вторых, каждый период истории повлиял на форму писем, в-третьих, письма относятся к наиболее «тяжелым» источникам с точки зрения научного анализа.

Изучая такой временной промежуток, в котором правда представляла угрозу, интимность писем «играет на руку» историкам. Учитывая реалии тогдашней действительности, письма представляли опасность для режима. Так что не только написание, но и сохранение эпистолярного наследия для будущих поколений, уже было делом, требующим смелости и мужества.

Исследовательница эпистолярного наследия писателей XIX - XX вв. М. Коцюбинская называет письма интеллектуальным продуктом особого рода: «Текст как многофункциональная система, касающаяся различных сфер общественного и индивидуального сознания, стилистически неоднородна, содержательно многогранна, максимально - просто упор - приближенный к интимным пластам духовного бытия человека. От осуществления чисто житейских «приземленных» коммуникативных функций - к самоценным проявлениям духа. Пронзительно откровенная исповедь; скрупулезный дневник .. неприкрытая «горячая» характеристика обычаев и персонажей определенной среды; хроника суток, полная теплых деталей, не зафиксированных сегодня, уже завтра уйдут в забытье; автопортреты и портреты людей - от ситуативных миниатюр до монументальных полотен, «игра» разума и всплески чувств, не предназначенные для широкой публики, так сказать, в одном экземпляре - и тем ценнее ... » [7, с. 11].

Что касается идеологической направленности проблемы, стоит отметить, что научная интеллигенция, более чем любая другая социальная прослойка населения, пребывала на острие требований интеллектуальной свободы, как в сфере науки, так и в общественно-политической жизни.

Большевистская власть пыталась использовать мощный творческий заряд научной интеллигенции в целях утверждения нового строя. Практика социалистического строительства, которая была навязана обществу большевистской партией, явно противоречила природе жизнедеятельности интеллигенции [10, с. 33].

Коммунистическая власть ориентировалась и опиралась на те слои населения, которые, находясь в обойме большевистско-советской системы, поддерживали ее. На враждебное отношение были обречены те, кто оказался вне системы в силу своего социального происхождения или идейных убеждений. Украинские исследователи В. Даниленко, Г. Касьянов и С. Кульчицкий справедливо подчеркивали: «Классовый подход давал возможность самим его создателям поставить себя на позицию особой «революционной морали», когда моральным считалось все, что способствовало осуществлению революционных преобразований, и, соответственно, аморальным-все, что мешало» [2, с.164].

Партийно-советская идеология прививала трудящимся мысль о существовании двух классов: рабочих и крестьян. Интеллигенция же выделялась в отдельный слой. Элемент разрушения находился в трактовке самого понятия «интеллигенция», ее места и роли в обществе. Так, в условиях утверждения диктатуры пролетариата действовали строгие ограничения, прежде всего политические, для тех, кто не мог засвидетельствовать свое рабоче-крестьянское происхождение. В 1920-х годах интеллигенция вместе с зажиточными крестьянами, предпринимателями, торговцами попадала в разряд «лишенцев» - граждан, лишенных политических прав [10, с. 35].

Материалы переписки свидетельствуют о том, что помимо идеологических появились и бытовые трудности, к которым уже пожилые, обремененные, как правило, заботами о многочисленных родственниках ученые были совершенно не приспособлены. Начали проявляться признаки будущего голода. Так, 22 мая 1918 г. К.В. Харлампович писал академику РАН А.И. Соболевскому: «Не спрашиваю, как Вам живется: ​​и без того ясно, что не весело и даже не сытно, хотя Москва ныне и столица ленинского правительства. То ли иссякли хлеб и прочие продукты в «житнице Европы», то ли власть не имеет ни умения, ни возможности наладить подвоз. Голод идёт быстрыми шагами и может за раз охватить многие пункты государства. Даже в Казани в последние 2–3 недели хлеб повысился в ценах вдвое и втрое. Нет подвоза муки, крупы. Всё пустыннее становится на базаре» [3, с. 73].

Так, осенью 1921 г. К.В. Харлампович и еще нескольких профессоров были отстранены от чтения лекций в Казанском университете. Среди оснований этого решения приоритетными были политические и идеологические. Окончательно он был исключен из списка преподавателей решением ученого совета от 30 декабря 1921. Причина также заключалась и в в идеологической сфере. «Пока же отстранили от чтения лекций, и если за октябрь получил ещё жалованье, а некоторые ещё и паёк, то это, вероятно, последняя связь наша с университетом. - Писал К. В. Харлампович , и продолжал. - Следом за нами устранён отсюда ещё один преподаватель факультета общественных наук – Фармаковский, – человек уже совсем неповинный в духовно-академическом образовании, как трое предыдущих»[14, л. 22].

В то время, когда одни страдали от потерь общегосударственного уровня, другие вынуждены были страдать от голода, холода и бедности. Однако поражает их преданное стремление работать в таких условиях. Об этих «достижения на костях» в своем письме от 28 декабря 1920 г. писал А. Крымскому академик ВУАН К. Воблый: «З великою охотою повернувся б до Київа, щоб працювати в Академії, але зразу не можемо виїхати – не маємо теплої одежі. […] Скажіть моїм колегам по Відділу, що я стою близько до статистичних джерел Крима і можу використати чи ті, чи інші матеріяли, які може будуть потрібні Академії […].» [10, с. 22].

Представленные строки позволяют выявить достаточно явную тенденцию к ухудшению жизни научной интеллигенции, которая наблюдалась и в 1930-х гг. Так в 1932 году в письме к К.В. Харламповичу М.Н. Бережков отмечал: «Много можно было бы рассказать об академической жизни, но поберегу до личного свидания, о времени которого не могу даже загадывать. Что пишет Дмитрий Николаевич. Я Вам как-то советовал просить его о присылке чая. Оказывается, что в Киеве за доллары можно все купить, и чай в том числе. Но, увы! У меня никогда не было долларов. Грустные вести идут из Смоленска. Плохо живется там. Евдокия Васильевна доселе без работы. Живут в комнатушке в 9 кв. метров – сырой, холодной, темной. Электричества нет, а единственное окошко выходит в общую комнату» [6, л. 1].

То есть, на первый взгляд, проблемы могут показаться странными и даже нелепыми, но нужно понимать, какое значение они имели для человека, который стремился донести миру результаты своего труда, для которого именно этот труд практически и был смыслом жизни. Упоминание о такого рода проблеме можно встретить и в письмах А. Крымского. Так, например, в своём письме от 6 февраля 1924 года А. Крымский к М. Астерману, «жалуясь» на проблемы со здоровьем, упоминает и такую профессиональную проблему: «Но, конечно, в дальнейшей работе, когда я уже имею букву «В» в своих руках, всякое мое заболевание будет, очевидно, служить к замедлению обработки словаря. Угроза ж [е] для моего здоровья имеется серьезная. 24 января стечение неприятностей, как со стороны авторов, так и со стороны типографии привели меня к нервному удару. Беладона, кодеин, диуретин возвратили мне опять дыхание и я опять работаю не покладая рук, но более чем ясно, что работать при таких обстоятельствах крайне тяжело» [12, с. 78].

Аналогичные свидетельства о «не улучшении» условий жизни можно встретить в письмах ученых и весной 1918 г., когда К.В. Харлампович жаловался А.И. Соболевскому в письме: «Наука не идёт на ум, да и работать не хочется, когда не уверен не только в том, что удастся напечатать написанное, но и в сохранении жизни самого автора» [14, л. 17]. Эти же настроения, наряду с удивлением по поводу активности А. И. Соболевского, ученый повторял и в письме от 3 января 1919 г.: «Вы в надежде на лучшее продолжаете работать на пользу науки и, по-видимому, немало приготовили для печати. А я забросил писание: когда печатать?»[14, л. 18]. А.И. Соболевский, как всегда, держался бодро, хотя у него были основания опасаться за свою дальнейшую судьбу, ведь один арест он уже пережил в 1918 г. Как не трудно догадаться, тенденция к ухудшению сохранялась и в течение 1930-х гг. Так, М.И. Яворский в письме от 16 феврбля 1930 г. к Д.И. Багалею отмечал: «Стан у мене більше, аніж важкий. Я серед нервного припадку лежу вже другий тиждень дома. […] Я справді почуваю себе, як трупище, що ще в силах тільки ходити та говорити, як щось зайве в нашому суспільстві, що ножем ріже мене по живому тілі. […] Пробачте, Дмитре Йвановичу, що Вас турбую цим листом, та мені й до нікого більше писати. Свої відцурались, а вороги так і не почують від мене слово скарги та нарікання! […] Але жити мені зараз переважко – краще було би сьогодні вмерти, аніж отак животіти» [8, с. 195-202]. Стоит также заметить, что, как известно, М.И. Яворский на определенном этапе своей жизни искренне верил в советскую власть и ее идеологию, верил он и тогда, когда его арестовали и стали требовать исправления работ, которые и в обновленном виде так и не были опубликованы.

Как правило, интеллигенция является отражением нации, ее показательной стороной, но в советское время тоталитарный механизм работал таким образом, что известные культурные деятели вынуждены были едва ли не просить милостыню. Документальным подтверждением этого является письмо М.И Яворского к Д.И. Багалею, датированное 1930 годом: « […] Знаючи Ваше відношення до мене, як до того, що щиро працює, я звертаюся до Вас з проханням, досить неприємним для мене, а саме – я зараз сиджу без гроша, та роботи припинити не хочу. Чи не були б Ви ласкаві, позичити мені до кінця цього року, не пізніше, 200 крб. […] А то по правді сказати через днів декілька й їсти не буде що […]» [8, с.195-202].

В целом, особенным было отношение партийных лидеров к представителям гуманитарных наук. Большевики враждебно, в частности, относились к историкам и вообще к исторической науке. Причиной такого пренебрежительного отношения к гуманитариям был тот факт, что многие ученые отказывались переписывать по-новому основные события прошлого в духе пожеланий большевистского режима. Особенно это касалось таких «живых тем» как огромная роль большевиков в «подготовке и победе Великого Октября, в разгроме интервентов и белогвардейцев, а также по проблемам истории ВКП (б), и всемирной истории» [9, с. 77]. На историков навешивался ярлык «враг народа». Профессора университетов были на контроле чрезвычайных органов. Их боялись, поскольку они могли формировать своих последователей из числа студентов.

Эпистолярий ученых дает возможность проследить изменения в бытовой жизни ученых с начала ХХ в. до 1930-х гг. Так, «Старый год, – писал А.И. Соболевскому 3 января 1919 г. K.В. Харлампович, – был не совсем милостив к Вам и ко мне. Что Вы претерпели летом, то я перенёс зимой, просидев в заключении с 19/XI по 17/ХІІ» [3, с. 74]. Таким образом, оправдались опасения, которыми К.В. Харлампович поделился с А.И. Соболевским в мае 1918 г.: «Не можем мы, казанцы, похвалиться и личной безопасностью, хотя наш «совдеп» всё же лучше многих других, и во главе его стоят люди довольно просвещённые и даже обнаруживающие удивительное внимание к университету». В этом же в письме К. В. Харлампович сетовал: «Моя учёная карьера закончена. В Киев я едва ли попаду. Кроме материальных затруднений, препятствием является уже то, что я никак не могу связаться с Украинской академией наук даже при помощи тамошнего академика Вотчала, сын которого из Казани ездил в Киев. Я совсем не знаю, существует ли сейчас даже моя кафедра. […] С наукой я всё же не порвал […], я занят направлением деятельности Общества археологии, истории и этнографии, собирающегося каждые две недели. Это наиболее деятельное учёное общество Казани» [14, л. 29].

Улучшению общего безрадостного настроения ученых не способствовали и приемы, которыми власть решала вопросы идеологического характера. 27 апреля 1924 г. К. В. Харлампович с грустью писал А.И. Соболевскому: «Но в моём настроении сейчас мало светлых тонов. [..] Перед Пасхой же я получил письмо от своего стипендиата по ун[иверсите]ту А. Широкова, ныне иеромонаха Иоанна, за противление "живой церкви" сосланного в Кемь, где он томится в концентрационном лагере, работая то в лесу, то на жел[езной] дороге. Хотя письмо написано так, что цензура ни одного слова не зачеркнула, оно много мне сказало. […] Невесёлая Пасха!» [3, с.78].

К сожалению, научное наследие многих ученых в 1930-е гг. было квалифицировано как «буржуазно-националистический хлам». Публикации прошлых лет пересматривались специальными комиссиями, в результате чего подавляющее их большинство попадали в индекс запрещенных произведений. В начале 1934 г. в центральной и местной прессе появились призывы о необходимости «искоренить буржуазно-националистические гнезда» из ведущих учебных заведений Украины и уничтожить «стаи махровых украинских националистов, которые долгое время проводили свою работу в институтах, пропагандировали контрреволюционную идеологию в печатных изданиях…и вели пропаганду фашистских идей». Вскоре значительная часть сотрудников кафедр и преподавателей институтов подвергалась гонениям и необоснованным репрессиям по обвинению в «буржуазно-националистических и фашистских извращениях», что в конечном итоге привело к упадку научно-исследовательской работы в Украине [16, с.165-166].

Острие репрессий было направлено против высокообразованной и интеллектуально развитой части национальной элиты - научной и творческой интеллигенции. Годы проведения массовых политических репрессий характеризуются усилением политизации учебного процесса в высших учебных заведениях. Ученые (особенно преподаватели) вынужденно становились частью общего партийно-идеологического механизма - даже специалисты, далекие от сферы общественно-политических наук. Чтобы выжить в нечеловеческих условиях, ученым приходилось использовать средства социальной мимикрии, маскироваться, скрывать свои истинные мысли и чувства и т. п. Это приводило к тому, что независимость мысли стала опасным раритетом, преобладали другие качества - конформизм, умение приспосабливаться, демонстрировать преданность и «упорство» в исполнении партийных установок. Неудивительно, что органами ГПУ на выполнение стратегической цели Сталина было сфабриковано дело «Союза освобождения Украины» (впоследствии аналогичные дела были возбуждены против национальной интеллигенции других республик). Членов «Союза освобождения Украины» обвиняли в попытке свергнуть советскую власть, подготовить контрреволюционный мятеж и реставрировать буржуазно-капиталистический строй. Заранее были составлены ориентировочные списки лиц, которых планировали представить в качестве преступников на сфабрикованном процессе [16, с.126].

Таким образом, анализ эпистолярного наследия украинских ученых свидетельствует о том, что в 1920 – 1930-х гг. их жизненные трудности были связаны преимущественно с вмешательством власти в научно-культурный центр Украины, выявлением общественно опасных элементов и врагов народа (в том числе и по заранее ложными спискам) и т. д. О национально-культурном подъеме в то время не могло быть и речи - те «счастливчики», кому и удалось выжить или скрыться, в большинстве своем страдали от голода, холода, сырых помещений (особенно, если это были люди уже пожилого возраста или же не совсем здоровы). То есть, карательный аппарат работал так или иначе - нужно было только выбрать способ.

В создавшихся условиях для многих ученых только личная переписка с близкими по убеждениям людьми оставалась единственным пространством для свободного проявления собственных мыслей. Только здесь можно было встретить откровенные суждения о политических вопросах, действительное отношение ученых к так называемым "реформам" в области науки с новыми идеологическими и методологическим фетишами, предложенными властью для обязательного освоения. Эти письма позволяют услышать настоящий голос поколения научной элиты, которое со временем на долгие десятилетия кануло в небытие истории. 

Эпистолярное наследие ученых раскрывает немало фактов их биографий, круг социокультурных связей и много других сведений, которые можно использовать при исследовании работы структур Украинской академии наук, повседневной жизни академической элиты, влияния общеполитической ситуации 1920-1930-х гг. на старую научную интеллигенцию и ее приспособления к новым условиям жизни.

1. Водотика С. Г. Історична наука УСРР 1920-х років: соціополітичні, організаційні та концептуальні основи функціонування: автореф. дис. на здобуття наук. ступеня д-ра іст. наук: спец. 07.00.01 “Історія України”. — К., 2000. — 33 c. 2. Даниленко В., Касьянов Г., Кульчицький С. Сталінізм на Україні: 20-30-ті роки. – К.: Наукова думка, 1991. – 344 с. 3. Добров П.В., Гедьо А.В. , Медовкіна Л.Ю. Костянтин Васильович Харлампович (1870–1932 рр.): інтелектуальна біографія історика. – Донецьк, 2011. – 303 с. 4. Додонова Г. Наукова діяльність українських університетів другої половини XIX – початку XX ст. // Мандрівець. – 2011. – № 4. – С. 25–29. 5. Зайцева З.І. Український науковий рух: інституціональні аспекти розвитку (кінець ХІХ – початок ХХ ст.). – К.: Київський національний університет ім. В. Гетьмана, 2006. – 336 с. 6. Институт рукописи Национальной библиотеки Украины им. В. Вернадского. – Ф. ІІІ. – Д. 55994.  7. Коцюбинська М. Листи і люди. Роздуми про епістолярну творчість. – К.: Дух і літера, 2009. – 582 с. 8. Кравченко В.В. М.І. Яворський та Д.І. Багалій в світлі архівних документів // Схід-Захід: Історико-культурологічний збірник. – Харків: Майдан, 1998. – С. 195-202. 9. Куманев В. 30-е годы в судьбах отечественной интеллигенции. – М.: Наука, 1991. – 296 с. 10. Литвин Н.М. Політичні репресії проти наукової інтелігенції в радянській Україні в 1920 – 1930-х роках (ідеологічні аспекти проблеми): дисертація на здобуття наукового ступеня кандидата історичних наук за спеціальністю 07.00.01 – історія України. – К., 2006. – 216 с. 11. Матвєєва Л.В. Епістолярна спадщина Агатангела Кримського (1890 - 1941). – К., 2005. – Т.1. – 492 с. 12. Матвєєва Л.В. Епістолярна спадщина Агатангела Кримського (1890 - 1941)/ НАН України. Інститут Сходознавства ім. А. Кримського. – К., 2005. – Т.2. – 492 с. 13. Робинсон М.А. Судьбы академической элиты: Отечественное славяноведение (1917 — начало 1930-х годов). - М., 2004. - 430 с. 14. Российский государственный архив литературы и искусства. – Ф. 449. – Оп. 1. – Д. 392.  15. Савчук В. Політичні переслідування краєзнавців м. Камя’нця-Подільського у 1933 р. (за матеріалами архівно-кримінальної справи № 275629) // Історія України. Маловідомі імена, події, факти: збірник статей. – К., 2010. – Вип. 36. – С. 255 – 266. 16. Ткаченко В.В. Розвиток української науки в загальносоюзному суспільно-політичному контексті (20 – 30-ті рр. ХХ ст.): дисертація на здобуття наукового ступеня доктора історичних наук: спец. 07. 00.01 «Історія України». – К., 2009. – 569 с. 17. Ткачова Л. І. Інтелігенція Радянської України в період побудови основ соціалізму. — К.: Наукова думка, 1985. — 190 с. 18. Удод О. А. Роль історичної науки та освіти у формуванні духовних цінностей українського народу: 1920—30-і рр.: автореф. дис. на здобуття наук. ступеня д-ра іст. наук: спец. 07.00.06 “ Історіографія, джерелознавство та спеціальні історичні дисципліни ”. — Дніпропетровськ, 2000. — 35 с.

Рецензии:

7.02.2014, 9:48 Якунчева Марина геннадьевна
Рецензия: Данная статья посвящена изучению повседневной жизни ведущих украинских и российских ученых в начале ХХ века и в 1920-1930-е гг. Публикация четко структурирована.Вызывает научный интерес выбор методов исследования. На основе изучения разноплановой литературы были сделаны вполне адекватные выводы. Статья может быть рекомендована к публикации.

7.02.2014, 10:36 Кузьмина Виолетта МИхайловна
Рецензия: Кузьмина Виолетта Михайловна Статья представляет определенную научную значимость, но в выводах автору необходимо быть корректней относительно следующего тезиса"интеллигенты были свободными в личном плане.. " Во-первых, понятия "интеллигент" и "интеллигенция", а в статье надо везде уточнять "научная интеллигенция" -разные понятия. Во-вторых, любой термин надо доказывать, т.е. мне непонятно, что автор подразумевает под "личным планом". К тому же период, котрый указан в статье-=это командно-административная ситема, тоталитарный режим, сооответсвенно было вмешательство государства в личную жизнь граждан. Или Украинская интеллигенция была свободна от проявлений тоталитаризма? Сомнительно... Статья может быть рекомендована, но выводы требуют доработки

7.02.2014, 13:35 Кузнецова Ирина Павловна
Рецензия: Интересная статья, подкрепленная примерами эпистолярного жанра.Правда выражения "карательный аппарат" требуют свой интерпретации. Что автор понимает под этим? Данную статью можно рекомендовать к публикации.

8.02.2014, 8:47 Боровой Евгений Михайлович
Рецензия: В целом хорошая статья, посвящённая анализу повседневной жизни украинских учёных в 1920-1930-е гг. Но есть 2 момента, которые требуют доработки. Во-первых, представлен слишком одиозный взгляд на взаимоотношения между советской властью и украинской интеллигенцией, согласно этому представлению создаётся впечатление что абсолютно все учёные подвергались преследованиям в условиях тоталитарного режима. Но ведь была и другая украинская интеллигенция,которая полностью поддерживала советскую власть и жила в довольно хороших бытовых условиях. И второй момент, автором в аннотации было заявлено, что "Проведён сравнительный анализ бытовых условий научной интеллигенции в начале века и при советской власти". Этого в статье нет, бытовые условия научной интеллигенции в начале ХХ века проанализированы слабо. Поэтому, рекомендую доработать статью!

13.02.2014, 10:25 Надькин Тимофей Дмитриевич
Рецензия: Следует согласится с мнением уважаемых коллег, что статья действительно интересная и после некоторой доработки может быть рекомендована к публикации в журнале. При этом в статье наибольший акцент сделан на анализе тяжелого положения "академической элиты" в 20-30-е гг. т.е. в период становления и развития командно-административной системы в СССР. В свою очередь материал по началу ХХ в. представлен лишь небольшим фрагментом. В связи с этим следовало бы скорректировать название и самой статьи. Полностью согласен с рецензией уважаемого Евгения Михайловича. Действительно в постреволюционный период складывается новая советская научная интеллигенция, для которой большевистская власть была своей, которую она всячески поддерживала, работала над претворением задач индустриализации, культурной революции и т.д. Конечно, репрессии 20-х - 30-х гг. и при В. Ленине, так и при И. Сталине, против практически всех слоев населения не могут иметь никакого оправдания. Но не следует же делать выводы о положении научной элиты в советское время только на основе писем репрессированных ученых. Автор пишет о выживших в годы голода (1932/33 гг.??) "счастливчиках". Хотелось бы уточнить, кто же из научной элиты (например, российской) в то время проживал в сельской местности (колхозах и совхозах) и пострадал от голода?

29.01.2015, 11:32 Гресь Сергей Михайлович
Рецензия: Можно публиковать.



Комментарии пользователей:

8.02.2014, 9:39 Кузьмина Виолетта МИхайловна Отзыв: Я согласна с Евгением Михайловичем Боровых

Оставить комментарий