К проблеме образа нищего в романе Эли Визеля «Иерусалимский нищий»

УДК 82(569.4)

Образная система одна из главных составляющих фактически всех произведений мировой литературы. Заключенная, как в жанр лирического стихотворения, так и в жанр крупного романа или трилогии, она несет на себе отпечаток авторского мировоззрения.

Система образов в творчестве лауреата Нобелевской премии Эли Визеля заключается в систему романа-исповеди и отражает группировку всех образов вокруг одного единственного персонажа – образа автора.

Творчество Эли Визеля мало изучалось на территории, как Украины, так и России, поэтому, вопрос образной системы в произведениях этого автора изучен недостаточно.

Задачей нашего исследования является необходимость обратить внимание именно на аспект системы образов в произведениях Эли Визеля.

С первых строчек романа «Иерусалимский нищий» перед нами встает сам автор в образе нищего. На наш взгляд его описание – это протест самого Визеля против того, что сделала с людьми война:

«Вы его видите? Вот он сидит на поваленном дереве, сжавшись в комок, и как будто кого-то ждет; он впивается глазами в лица прохожих, то ли чтобы спровоцировать их на что-то, то ли чтобы разоблачить. Кого он ищет в толпе? Загнанного сообщника? Забытого противника?...

Вас смущает его взгляд? Он в нем не властен. Его губы шевелятся? Да, он рассказывает себе всякие истории, слышанные или пережитые вчера, на прошлой неделе, в прошлом столетии: он не помнит когда. Время для него не существует.

Пора вас предупредить: если он кажется странным, то это потому, что он страдает расстройством памяти, его память всасывает образы и слова, не фильтруя. Это бывает. Он помнит события и не помнит дат. Он знает, что кончилась война, - но не знает какая.» [1, с.193]

Перед ним проплывают образы из его прошлого, и он сравнивает то, что он увидел, и то, что мог бы увидеть:

«Меня зовут Давид как моего деда… Давид. Как царя-завоевателя. Но тот Давид любил воевать и петь, а я только мечтаю. Но, как и он, я люблю облака и горы в огне, особенно в сумерках или на рассвете, когда все живые существа начинают беспокоиться, бежать друг от друга, и в конце концов одни оказываются там где свет, а другие – там где тьма. Час неизменен и призыв неизменен; меняется только человек…

Когда меня забрасывает в будущее, сердце мое переполняет жалость. Но бывает я заблужусь в настоящем – и тогда мне хочется только одного: выбраться поскорее оттуда…

Это не настоящий нищий. Он не просит милости, он не выпрашивает ничего ни у людей, ни у Бога.» [1, с.194-195]

Нищий (автор) стремиться к Иерусалиму, он стремиться к традиции, к традиции своих предков:

«Здесь открыл глаза первый человек и увидел мир, который отныне ему предстояло делить со смертью; здесь он, обезумев от одиночества, стал говорить со своим Создателем Здесь два его сына, наши предки, открыли связь невинности с убийством, душевного жара с проклятием. Здесь первый верующий воздвиг алтарь, на котором хотел принести в жертву свое прошлое и будущее. Здесь человек воздвиг Храм, доказал, что способен и достоин освятить пространство, как Бог освятил время» [1, с.200]

Но, главная цель автора – раскрыть традицию и показать ее вечность даже через Холокост. Чтобы лучше раскрыть то, что пережил человек во время Катастрофы европейского еврейства, автор рассказывает о встрече с умалишенными, при этом один из них постоянно видит город расстрелянных евреев:

«Мой город – такой живой, с такой еврейской душой, самый еврейский город между Тисом и Дунаем – и в своих кошмарах я вижу его ограбленным, выродившимся, лишенным его иудейской души… И так все время, каждый день… Он пуст, опустошен, лишен всего, что дает сияние и блеск его красоте и еще более – нищете. Штиблех – где набожность бедняков соединилась с молитвенным жаром мудрецов – опустели; святыни разграблены. Я ищу хоть искру, хоть какой-то след существования и не нахожу. Бегу в хедер – там нет ни учителя, ни учеников. В синагогу – священные книги плесневеют под слоем пыли. Где фанатики хасиды и еще большие фанатики их противники? Где болтуны-портные, где высокомерные врачи, где трубадуры и девушки на выданье, где нищие с их лихорадочной торопливостью, где цадики, претворившиеся нищими, где учителя, чье молчание исполнено смысла?» [1, с.211]

Этот же элемент трагедии еврейского народа рассматривает Эли Визель и в сцене расстрела евреев. Это не только Холокост – это огонь, горящий в кострах «שאה», сквозь который доносится голос старика: «Мы должны умереть, и один Господь знает, почему, по чьей вине и ради чего; я этого не знаю. Но раз Он требует в жертву наши жизни, значит, Он помнит о нас. Он не отвернул от нас лица Своего.» [1, с.251]

Самое главное для писателя – понять, почему так страдает человек и почему во всех страданиях его присутствует стремление к Храму – Храму души:

«А вы, учитель, кто Вы?» Он ответил, не колеблясь «Я – разрушенный Храм».

Увидев мое изумление, он торопливо добавил: «И ты тоже. Каждый из нас может и должен желать быть этим. Столица мира осталась в мире, но Храм рассыпан по земле. Каждое разбитое сердце его руины.» [1, с.263]

Особое место в романе занимает образ Марии, по-нашему мнению, автор проводит параллель между библейской девой Марией и реальностью, которая воплощает в себе Катастрофу европейского еврейства: «Вот она перед нами, передо мной: хрупкая, вся вытянутая, руки на бедрах, голова слегка склонена направо…Внезапно молниеносно я ее узнаю: это та, которая вот уже несколько дней ходит по большой площади - взад и вперед, сквозь толпу, и ищет кого-то глазами… Волосы у нее распустились, она часто дышит, она словно отрезана от всего своим прошлым…»[1, с.266-267]

Именно этот образ Эли Визель сравнивает с образом матери и жены, и именно он , в конечном итоге, приводит его в Иерусалим, к Стене Плача:

«Я созерцаю Стену, у которой лицо моей матери. У моей матери было два лица. Одно, от воскресенья до пятницы отражало все ежедневные тяготы и заботы, второе отражало субботний покой… Но напрасно я буду искать там душу моей матери. Душа моей матери нашла  приют в огне, а не в камне. Она мечтала когда-нибудь постоять в молчании близ Стены. Хорошо, вместо нее здесь я.» [1, с.360]

Образ нищего автора, созданный Эли Визелем в романе «Иерусалимский нищий» является центральной частью произведения, в котором с помощью жанра «воспоминания» раскрываются отношение каждого героя как к еврейской традиции в целом, так и к отдельной ее части. Все это в целом рождает в душе героя образ Третьего Храма, к которому в последующем и обратятся израильские писатели.

Комментарии пользователей:

Оставить комментарий