Статья опубликована в №8 (апрель) 2014
Разделы: Философия
Размещена 16.01.2014. Последняя правка: 16.01.2014.
Просмотров - 4235

Введение в проблему философии лженауки: лженаука и постмодернистская эпистемология

Казаков Мстислав Андреевич

Соискатель ученой степени кандидата философских наук, кафедра философии, Факультет социологии и права, НТУУ "КПИ"

Национальный технический университет Украины "Киевский политехнический институт"

Старший лаборант

УДК 001.98 : 101.1

Французский феноменолог Мерло-Понти утверждал, что для философии реальный мир всегда «уже присутствует здесь», до рефлексии над ним, как присутствие, которого невозможно избежать, и все усилия философии направлены на то, чтобы отыскать с этим миром контакт, предоставить ему определенный смысл. Подобное определение можно применить в определенной степени и к сущности науки. Мир существует не только до научного опыта, до добычи нами знания, но и до  самого человека. В этой связке «мир - человек - наука», наука выступает инструментом человека, с помощью которого он меняет мир, придает ему смысл, заключая данную ему реальность в целостную картину и строя целостное мировоззрение с определением собственного места в этом мире. «Мир уже здесь, моего анализа , и было бы противоестественным выводить его из ряда обобщений, которые сначала связывают ощущения, а затем перспективные аспекты объекта, хотя и те и другие суть не что иное, как продукты анализа и не должны существовать до него» [10; с. 8]. Для философии как для науки очевидным фактом является то, что мир существовал до человека, а значит – и до теоретических и эмпирических его поисков, так как он и на деле является единственным, где наши акты начинают осуществляться, местом, в которое мы сами погружены, без которого невозможна никакая деятельность человек. Для того, чтобы прийти к пониманию этого, история человека и непосредственно история человеческого познания прошла немалый путь через мифологическое, а затем и теологическое мировоззрение, на смену которым, казалось бы, пришло, наконец, научное. Также казалось, что классический рационализм в плодотворном соединении с развитием современных инструментов познания и самих наук, как фундаментальных, так и прикладных, даст человеку возможность максимально продуктивно и глубоко исследовать окружающий мир, понять его и научиться наиболее адекватным (по всем критериям) образом в нем существовать. Уверенность эта пошатнулась в ХХ в., когда классическая форма рационализма вступает в фазу кризиса, а одним из типов реакции на этот кризис становится возвращение в современное познание мифологических, иррационалистских, метафизических и псевдонаучных взглядов, положений и концептов. 

В философской рефлексии касательно проблемы псевдонауки должен быть поставлен еще один вопрос: если существует философия науки, можно ли утверждать о существовании философии лженауки? На первый взгляд, можно просто сказать «не существует», ссылаясь на то, что псевдоученые крайне редко ссылаются на философию и не видят потребности в философской интеграции, концептуализации или простой рефлексии в отношении их теорий и заявлений. Но даже если псевдоученые игнорируют философию, часть философов ХХ-ХХІ в. не только не игнорирует превращенные формы научного знания, но также создает их этическое, эпистемологическое, методологическое и концептуальное обоснование.

В наши дни, постмодернизм уже нельзя назвать модой, но нельзя также и провозглашать его полное изгнание из академической среды – его адепты по-прежнему всплывают по всему миру, хотя, скорее, не сколько в виде авторитетной школы, сколько в виде превращенной формы философии, в виде девиантного направления в современном философском мышлении. И факт существования подобного философского подхода  обращает нас к проблеме философии лженауки. Исходя из сказанного выше, эта проблема является особенно актуальной для СНГ, где, при огромном количестве разного рода представителей лженауки (от мошенничеств Петрика до целых институций вроде РАЕН, Академии тринитаризма и Международной академии меганауки), существует также немалое количество адептов «постмодернистской философии науки». И если рассмотреть ряд свойств постмодернистской философии, можно выделить основные пункты, в которых постмодернизм гносеологически предопределяет и оправдывает современную псевдонауку в рамках философии науки:

1. Проблема смысла. Размывая грани между смыслом и нон-сенсом, имитаторы науки тем самым размывают демаркационную линию между наукой и псевдонаукой, проталкивая конструкции, содержащие в себе смысл и нонсенс, в сочетании с эзотерическими доктринами и «отменой» некоторых физических законов (что встречается даже, если вспомнить, и в кандидатских диссертациях, как это было в научной работе Александра Дугина, тем не менее, защитившего свою диссертацию). О сходном размытии смысла утверждает и постмодернизм в лице одного из мэтров, Делеза: «Нонсенс – это то, что не имеет смысла, но также и то, что противоположно отсутствию последнего, что само по себе дарует смысл. Вот что следует понимать под нонсенсом» [4; с. 99]. Эта хитрая формулировка, на первый взгляд разделяющая феномены смысла и нонсенса, соединяет их обратно, провозглашая нонсенс – «видом» смысла, напоминающим приводящийся в ряде метафизического толка наук аргумент «Верую, ибо абсурдно». Если доказательство на первый взгляд выглядит и не абсурдно, то вера обуславливается противоречивыми суждениями, так или иначе имеющими отношение к нонсенсу. Нонсенс-аргументацию используют не только метафизические «науки» вроде креационизма или бараминологии, но и квазинаучные мифы вроде единичных контактов с пришельцами и снежным человеком или отмены физических законов в определенных точках Земли во время солнечного затмения.

1.1. Постмодернистские исследования часто имею дело с заведомо непознаваемыми феноменами. После разочарования в рациональном познании, постмодернистские интеллектуалы сделали объектами исследования ряд объектов и концептов, которые в буквальном смысле не существуют, конструируя новую метафизику (от процесса «смерти автора» до грамматологии как науки). Новая метафизика также одна из ключевых черт современной псевдонауки: в огромном количестве альтернативных теорий о человеческом происхождении, от Великого Разума до «научных религий» вроде изложенной в «Розе мира» Д. Андреева (претендующей на звание вселенской онтологии) или саентологии Р. Хаббарда, содержится то, что лежит вне фокуса науки – феномены, концепты, категории и конструкции, которые не имеют ничего общего с реальным миром (хотя чаще всего эти теории провозглашаются более реальными, чем «официальное» видение реальности). В ином случае, эти теории построены без какого либо подтверждения и наоборот – возможности опровержения, с использованием фактов, невозможных для проверки и установления истинности суждения.

2. Постмодернизм провозглашает равенство мифологической, религиозной и научной картины мира, утверждая, что подобное равенство, «полилог», обладает позитивным эффектом для обыденного сознания и общества в целом. Когда подобное утверждение всплывает в рамках псевдонауки, равно как и в том случае, когда мифологическое или религиозное утверждение вводится под видом научного в теорию автора, возникает феномен Псевдонаучной Картины Мира. По мнению автора, ПКМ можно определить как систему ложных представлений о мире, его свойствах и объективных законах бытия, о человеке и его отношениях с окружающим миром, чаще всего неупорядоченную и содержащую выдергивание фактов; эта система создается в процессе генерирования псевдонаучной доктрины и синтезируется в ряд ложных теорий, сфальсифицированных (подтасованных) фактов, выдуманных постулатов и суждений, воспринятых на веру без каких-либо доказательств, но трактующихся как единственно верные и не терпящие возражений. В зависимости от конкретных случаев, ПКМ в той или иной мере способна совпадать с научной картиной мира, но всегда будет существовать ряд различий НКМ о ПКМ, делая невозможным восприятие последней в качестве адекватной. Фактором формирования ПКМ также можно считать философский интегратор псевдонаучных форм знания вместе с научными, что возможно лишь в том случае, если интегрирующая философия обладает рядом свойств, ведущих к такого рода «сплаву». Принцип неограниченного солипсизма, деконструктивизм, «ризомное», «нелинейное мышление», категорический императив «Я так вижу» - примеры свойств, обуславливающих подобную интеграцию знания. 

3. Постмодернистский релятивизм, ставящий под сомнение культуру прошлого и цивилизацию в целом, определяет возможность поставить под сомнение науку, ее историю, равно как и современные достижения. Отбрасывая модели рационального познания, постмодернисты говорят об «иррациональных» способах познания и их применении в науке, при этом чаще всего подводя под критерий «иррациональных» такие феномены современной науки, как теория хаоса, теория вероятностей, диссипативные структуры и пр., то есть феномены и теории, «иррациональные» лишь с точки зрения классической и неклассической физики, но изучаемые рациональными методами познания. Данная позиция перекликается с рядом свойств, которыми обладает псевдонаука: враждебное отношение к «официальной науке» и провозглашение «революционности» с достижением мгновенных и неслыханных для существующей науки результатов; заявлений о необходимости «сравнять с землей» науку или их комплекс за ненадобностью, в связи с тем, что «новая наука», созданная автором «без оглядки на официоз», не имеет ничего общего со «старой наукой» в этой области исследований и, само собой, превосходит ее; представление автора «жертвой официальной науки», непонятного гения, который не преуспел лишь по причине зависти других ученых или в связи с неправильным истолкованием научным сообществом его теорий; создание концептов, не имеющих места в Научной Картине Мира и существующих отдельно от научного мировоззрения. Подобную проблему «разрыва с прошлым» в науке, советский и русский математик и философ науки Р. Аронов называет «синдром Хлодвига». Под ним подразумевается полное отречение ученого от теорий, приверженцем которых он был раньше, при отсутствии конкретной аргументации этого поступка и потребности в этом. Чаще всего, отвергая «официоз в науке», автор, начинающий «строить науку» заново, приходит к псевдонаучным построениям. «Казалось бы, здравый смысл должен предупреждать о том, что не следует сжигать все, чему поклонялся. Но к сожалению, радикализм сопровождающих этот недуг мыслей и поступков сплошь и рядом приводи к результату, описанному в знаменитом высказывании известного афинского государственного деятеля и оратора Ликурга: «Когда гнев богов постигает человека, то прежде всего божество отнимает у него здравый смысл и дает превратное направление его мыслям, чтобы он не сознавал своих ошибок» [1; с. 311]. Примером синдрома Хлодвига для Аронова служит массовое «отречение от диалектического материализма» в эпоху распада СССР. Не стоит и упоминать о том, что «отречение» происходило не от диалектического материализма, а от его партийной интерпретации, имеющей мало общего с ортодоксальной доктриной Маркса и Энгельса (хотя Аронов упоминает и об этом), но вопрос «отречения» коснулся здесь и непосредственно математики. Ж. ван Хейенорт [2], критикуя математические воззрения Энгельса в статье «Энгельс и математика»,  кроме непонимания  энгельсовских тезисов о математике, изложенных в «Диалектике природы» (на которую, в первую очередь, и направлено острие «критической критики»), имеет собственное представление о математике как… о логической игре, никогда не имеющей дело с реальным миром и всегда являющейся абстракцией. Отсюда, по убеждению Аронова, и неспособность понять трактовку Энгельсом возведение в степень и извлечение корня как противоположных процедур или - - А как А посредством снятия, отрицание отрицания. Именно в связи с «уничтожением фундамента» и совокупности собственных неадекватных представлений о науке, появляются псевдоматематические теории, ведь подобного рода представление («математика как логическая игра») подразумевает не только простое непонимание отдельного философа, но и утверждение о несостоятельности прикладной математики, о ее невозможности использоваться в реальном мире, равно как и о бессмысленном, «игровом» характере теории вероятности и даже об отрицании информатики, - математических или математизированных наук, которые имеют дело не только с простыми абстракциями. 

Сходным образом, некоторые математики (в частности, Л. Маркова), равно как и постмодернисты, рассматривают теорию хаоса как новую «сложную науку», рвущую связи с математикой прошлого. «Как правило, Смысл того, о чем при этом идет речь, может быть выражен следующим образом: «верю, потому что абсурдно с точки зрения классической науки Нового времени» [1; с. 383]. То непонимание теории хаоса философами постмодерна, которое рассматривали в своей книге Брикмон и Сокал, сходным образом имеет место и в самой математике (точней – в ее имитации). Иным образом невозможно объяснить утверждение Марковой: «В науке осуществляется переход от простоты математического мира к сложности мира хаоса» [9; с. 79]. Если речь в этом утверждении идет о научном знании, а не об объективной действительности, то суждение говорит о переходе из одной формы математического мира в другую форму математического мира, так как хаос в научном знании – предмет математики. Если речь идет здесь об объективной реальности, в ней уже нет места отождествлению ее с математическим миром (хотя хаос здесь эмпирически наблюдаем). Указанные «миры» не имеют однозначной «простоты» или «сложности», о которых судит здесь математик Маркова, они пребывают в диалектическом единстве этих двух свойств. Но сама позиция перехода, страсть к «сложным системам», к «разрыву» - как уже говорилось, является феноменом присущим как псевдонаукам, так и постмодернистской эпистемологии, ложно понимающей определенные математические теории современности.

4. Жонглирование научными терминами при отсутствии их понимания или научной компетенции как черта постмодернистской философии перекликается с такого же рода свойством, присущим ряду псевдонаучных дисциплин. Псевдоученый способен часто использовать специальные термины с вульгаризацией их значения или субъективной их интерпретацией и подстройкой под собственные концепты для создания видимости эрудиции или «строго научного» подхода. Сходную мотивацию имеют и постмодернистские философы, употребляющие термины из топологии, термодинамики, биологии и физики «в качестве метафор» или попросту в неправильном значении. К примеру, можно рассмотреть следующее утверждение: «Эта взаимозависимость лингвистических уровней и сред обуславливает не простую «соединенность» одних с другими, но составляет множество выражения в том понимании, в котором этот термин употребляют в теории графов (чтоб определить подмножество А Ì Х, А ≠ О, если считать, что граф связывает G = (X, ØU), |X|= n, а подграф, порожденный Х-А, не связывает)» [5; с. 256]. Учитывая, что эта работа Ю. Кристевой озаглавлена «Про субъект в лингвистике», в скобках можно наблюдать «метафору», сравнение, которое специалист в лингвистике или в философии воспринять чаще всего неспособен по объективным причинам – во время своей научной деятельности он, вероятнее всего, не изучал подробным образом дискретную математику. Но даже если с этим высказыванием сталкивается математик, он вряд ли посчитает сравнение взаимозависимости языковых сред с теорией графов. С точки зрения лингвистики, равно как и с точки зрения философии и математики это высказывание не имеет смысла, а само сравнение в скобках несет, в первую очередь, цель создания эрудиции. Неметафорическое (и даже вполне эмпирическое)  использование теории графов можно наблюдать в ряде областей помимо математики: в эконоике, химии, информатике или логистике. Впрочем, области применения в любом случае не затрагивают лингвистику и философию. Данное жонглирование терминами можно было бы оправдать, если бы теория графов была бы встречена до этого или далее по тексту, или если бы она, в крайнем случае, была бы в сносках разъяснена научно-популярным языком для неспециалистов, которыми в первую очередь являются потенциальные читатели философско-лингвистической работы. Но ничего подобного не наблюдается во всей статье: это – единственное упоминание вскользь, вряд ли созданное для вдумчивого прочтения и, уж тем более, для понимания написанного.

4.1. Существуют и иного рода злоупотребления терминологией в сочетании с соответствующими философскими заключениями из высказанного в «специальных терминах». К примеру, авторы монографии «Научное мировоззрение на сломе лет» используют термины вроде «деконструкция космофизической рефлексии», попутно высказывая релятивистскую позицию относительно Истины, которую они разделяют: «Вселенная открытых нелинейных систем, частью которой мы являемся, не может быть описана через одну истину» [7; с. 87]. В первую очередь, авторы даже не рассматривают факт, что истина может быть намного шире догматического одностороннего концепта и включать в себя противоречия, исключения и революционные сдвиги или наоборот – обладать полным и завершенным пониманием конкретного феномена, или включать в себя как «линейность», так и «нелинейность» (именно таким образом и обстоят дела на самом деле). Для Лукьянца, Озадовской, Кравчука, Мороза, Пряженцевой и Беличенко, равно как и для их предшественников («классиков» постмодернизма) любая истина, даже находящаяся за пределами социальной реальности (в случае которой относительность истины может быть и оправдана), в самой природе – лишь «историческая переменная». А критика авторами монографии линейной парадигмы в описании Вселенной естественными науками в пользу нелинейной отображает постмодернистскую критику модернизма, смещенную в сторону языка физики и синергетики в сочетании ложными выводами, дублированием сказанного Лиотаром, Деррида и Делезом вместо понимания сказанного Ньютоном, Пуанкаре, Бором, Эйншейном, Пригожиным, Фейманом и др. Наиболее «знаменитым» примером недопонимания сказанного естествоиспытателями является «типичная», словно скопированная, ошибка в понимании понятий «линейный/нелинейный» (которые являются скорей различием, чем оппозицией, о которой говорят авторы). Вместе с основной массой постмодернистских интеллектуалов, авторы книги, анализируя «линеарность», вводят собственное значение этого термина, несуществующее в науке (в науке известны линейные уравнения и линейная последовательность в математических множествах). У них, равно как и у предшественников в лице Лиотара и Делеза, всплывает «линеарное мышление», не существовавшее до этого ни в философии, ни в других науках. При  этом, авторы не дают собственного четкого определения понятия, которое сами же вводят (давая туманный намек на то, что речь идет о логике и рационализме эпохи Просвещения и классической научной парадигмы). «Нелинеарное мышление», вводимое в монографию как оппозиция линеарному, также не имеет своего определения, полунамеками сводя его суть к способу мышления «в рамках нелинейных функций и уравнений» и мышление, построенное на интуиции и субъективности. Постмодернистская эпистемология связывает «нелинеарную теорию» с теорией хаоса в противовес «линеарному мышлению» физики Ньютона, попутно включая в число «достижений постмодернистской науки» также и квантовую физику. Подобное заявление удивительным образом сочетает невежество и отсутствие критического мышления, восприятие на веру сказанного «отцами постмодерна», без каких либо попыток перепроверить сущность искусственно созданной оппозиции «линейный/нелинейный». Например, механика Ньютона, пример «линеарного мышления», включает в себя ряд нелинейных уравнений. Одномерное стационарное уравнение Шредингера, встречающееся в «типично постмодернистской» квантовой механике, также является линейным. И наоборот – беря на вооружение утверждение, что «нелинеарное мышление» - черта постмодернистской науки, к первым постмодернистам стоит отнести представителей «враждебного» постмодернистам модерна – Ж. Буссинеска, Д. Кортевега, Г. де Фриза, Ж.Л.Лагранжа, Л. Эйлера или Ж. Д’Аламбера, еще в XVIII-XIX вв. имевших дело с решением нелинейных уравнений, в которых они, к слову, не видели «сдвига парадигмы» для математики, не говоря о науке и мышлении в целом. 

5. Помимо жонглирования терминами, в постмодернистской эпистемологии, равно как и в псевдоматематике, псевдофизике или псевдосинергетике наблюдается тип логико-гносеологической патологии, который Р. Аронов для удобства окрестил «пифагорейским синдромом». В наиболее общей форме под этим синдромом следует понимать превращенную форму истолкования и применения определенной научной теории, например, объяснение математизации науки через математизированную (или геометризированную) суть природы или перенос атрибутов текста на объективную реальность, отношение к абстрактным теоретическим построениям как к эмпирическим феноменам реальности. «Пифагорейскому синдрому физика обязана тем, что «населила» объективный мир скалярами, векторами, тензорами, спинорами, абстрактными пространствами, сингулярностями, странными аттракторами и т.п.» [с. 348]. Несмотря на развитие науки, отождествление теоретических структур, абстрактных математических форм и элементов теории с соответствующими структурами, формами и законами объективного мира продолжается повсеместно. В основе этого отождествления лежит метод приложения теоретических и, в некоторых случаях, даже «метафорических» образов и терминов, которые наука использует как временные или вероятные для описания определенных феноменов (не имея на конкретный момент собственного развития более адекватного описания), к реальному миру в виде состоявшихся конечных истин. Главным и, пожалуй, единственым критерием при таком приложении становится внутренняя логическая непротиворечивость предложенной теории. Теоретические конструкты превращаются в природные постоянные, а свойства реальных взаимодействий заменяются относительно случайными параметрами и единицами, полученными в ходе построения теории.

Бесспорно, в такой науке, как математика, существует высокая способность предвосхищения представлений теоретического естествознания. Причина этого предвосхищения обусловлена внутренними гносеологическими задачами математики и возможностью «свободного творчества» в ней (последнее не означает возможности создания произвольных математических идей, но, опираясь на существующий материал, создавать новые конструкции опираясь на внутреннюю логику и проблематику развития математической науки). Математика, рассматриваемая как самоорганизующаяся система, открытая для взаимодействия и приспособления к научному знанию, дает возможность создания в математическом языке эффективных интерпретаций, выражающих «иное» научное содержание, выходящее за рамки высокоабстрактных математических интерпретаций, превращение некоторых математических образов в описание конкретных теоретических моделей, и возможность экстраполяции законов, выраженных в математической форме, на физические.

Это обусловлено в первую очередь тем, что математика имеет дело не только сама с собой, но и с реальным миром, находящимся за областью исследований «чистой» математики, взаимодействие с которым предопределено в первую очередь прикладной математикой. В случае с релятивистским подходом «пифагорейского» типа, его приверженцами в математике утверждается, что мир состоит из абстрактных математических моделей, помимо чего предпринимается попытка математизации других наук. В то время, как физическая реальность и чистая математическая реальность существуют независимо друг от друга (при этом – математическая реальность взаимозависима от физической, когда речь идет об абстрактных описаниях последней), для некоторых ученых, «ведомых» данным синдромом, математическая превращается в единственную реальность, в которой физическая репрезентируется математической на эмпирическом уровне. Например, в своей релятивистской теории гравитации А. Логунов [6] идентифицирует абстрактное пространство, являющееся элементом теории, с реальным, существующим независимо от теории, пространством и временем. Если для Эйнштейна в его программе геометризации физики лежит представление об абстрактном пространстве как о теоретическом образе реальных, в пространственно-временной абстракции Логунова, свойства настоящего пространства и времени уже даны и четко описаны. Для него этим описанием становится теория плоского пространства-времени П. Минковского и его интерпретация у Лоренца. Критикуя теорию искривленного пространства-времени Римана как неадекватную по своим свойствам описания, Логунов игнорирует факт, что модели пространства-времени Минковского и Римана имеют равное право на существование, являясь двумя внутренне непротиворечивыми теоретическими моделями, существование которых на данном этапе развития инструментов познания не может быть ни доказано, ни опровергнуто. Здесь логуновская интерпретация уподобляется постмодернистским и псевдонаучным теориям, имеющим «свойство» невозможности проведения эксперимента. Бесспорно, существует немалое количество внутренне непротиворечивых и адекватных научных теорий, которые в данный момент невозможно проверить на истинность экспериментальным путем, но различие между авторами таких теорий и адептами пифагорейского синдрома лежит в том факте, что последние утверждают об одной из невозможных для проверки теорий, как об уже-отображающей физическую реальность корректным образом. В теориях, которые объясняют природу пространства и времени, геометрия выбирается не произвольным образом, а с попыткой в дальнейшем воссоздать на теоретическом уровне свойства реальных взаимодействий. Но, само собой, вопрос абсолютизации этой теории и переноса ее на реальные время-пространство уходит уже в область эксперимента.

Ярким образцом пифагорейского синдрома в псевдосинергетике является попытка обобщения всех известных науке систем синергетической терминологией в работах немецкого ученого Клауса Майнцера. Анализируя пространство состояний, Майнцер утверждает, что «пространство состояний – это геометрическое пространство (например, евклидова плоскость или, в общем случае, топологическое множество), соответствующее экспериментальной ситуации» [8; с. 61]. Если относительно пространства состояний подобный подход можно определенным образом оправдать, то, когда дело доходит до социологии и экономики, автор утверждает следующее: «Исходя из теории сложных систем, динамика общества понимается через термины фазовых переходов в диссипативной системе, которая обменивается субстанцией, энергией и информацией с окружающей средой» [8; с. 369]. Такого рода утверждение и подобные ему являются демонстрацией применения одной теории, существующей в рамках определенной науки и имеющей дело с определенными проблемами, ко всем вопросам объективной реальности (от информатики и биологии – до социологии и экономики) не в гипотетической форме, но как единственный способ репрезентации этой реальности. При этом при подробном анализе становится очевидным, что заявляемый единый подход состоит из отбрасывания апробированных теорий и методов, существовавших ранее, и заменой их обещанием объяснения всех проблем ряда наук (или даже всех наук) одной-единственной. Если, например, теория фракталов пригодна для описания кровеносных сосудов человека (что тоже встречается в работе Майнцера), то применение методологии изучения диссипативных систем для динамики общества в лучшем случае является вульгарной интерпретацией исторического материализма, переложенной на сложный язык, в худшем – отсутствием понимания таких феноменов, как «государство», «общество», «класс», «экономические отношения» и пр. До «синергетического подхода» науки прекрасно обходились собственным инструментарием, теоретической и фактической базой, постоянно пополняющимися и обновляющимися. К. Майнцер, В. Лутай и другие адепты синергетического подхода предлагают остановить развитие наук, «разрушить фундамент» - следовательно, здесь мы также имеем дело и с синдромом Хлодвига – и заменить их «универсальной теорией всего», объявляя этой теорией синергетический подход, чаще всего, имеющий мало общего с работами Г. Хакена, И. Стенгерс и И. Пригожина, особенно в области гуманитарного применения синергетики (так как адекватное понимание их работ часто требует специального образования, не получая которое, синергетики-гуманитарии, «изучив» идеи основателей синергетической теории в научно-популярном изложении, начинают использовать субъективно-идеалистическим образом). Синергетика становится новой схоластикой XXI в. – на ее основе создаются псевдонаучные теории, «объясняющие» любой феномен объективной реальности. Любое явление, стоит применить странные аттракторы, диссипативные структуры и скалярные вектора, сразу превращается для псевдосинергетиков в «легко объяснимый и уже изученный феномен», а наработки науки, изучавшей этот феномен до «пришествия» в нее синергетического подхода, напрочь игнорируются и переиначиваются удобным образом, выдаваясь за новшества «всеобщей теории всего».   

Теории Майнцера и Логунова и им подобные претендуют на «истинный» подход к пониманию реальности, являясь, по факту, родом теоретизирования, который тождественен текстуализации реальности в постмодернистской эпистемологии. Становится очевидным, что даже в том случае, если научное знание не смешивается с другими дискурсами (что происходит в большом количестве псевдонаучных идей), «чистая наука» тоже способна стать жертвой постмодернистского релятивизма, что проявляется в попытках абсолютизации доминирования языка и теорий одной научной теории над другими и над самой объективной реальностью. Сходным образом, Ф. Гваттари интерпретирует человеческое общество через «пространство машин», смешивая терминологию теоретической механики, психоанализа и символизма Антонена Арто, а Жак Деррида переносит текстуализацию на объективную реальность, утверждая о сходстве методов прочтения текста и познании, но, что немаловажно – о сходстве интерпретации «прочитанной» реальности и реального текста. В его методологии речь идет о деконструктивизме – то есть о множественности интерпретаций любого феномена и высказывания. 

Позиционируя себя как врагов тотальности, унификации, метанарративов  и доминирования Одного, постмодернистские эпистемологии вводят новый, их собственный Великий нарратив, нарратив «хаоса». Любая наука, имеющая дело с хаосом, провозглашается ими постмодернистской, а ряд ученых, имеющих дело с теорией хаоса, нелинейными функциями и пр., по словам этих теоретиков, производят знание в постмодернистском ключе. Пифагорейский синдром – яркий образец того, что можно рассматривать как постмодернистскую науку без кавычек, и эта коннотация далека от позитивной. Исходя из сказанного выше, мы можем рассматривать философию псевдонауки следующим образом: это комплекс философских направлений, которые имеют свойство создания теоретических предпосылок аргументации и оправдания конкретных псевдонаучных теорий или их интеграции в определенный комплекс псевдонаучного знания как попытки создания «альтернативной» холистической картины мира; эти направления также способны встраивать имитацию науки в поле научного знания, размывая демаркационную линию между научным, мифологическим, религиозным и обыденным знанием, часто вводя теоретические и эмпирические фальсификации, квазинаучное мифотворчество, неоправданные теории и дисциплины, в науку. Постмодернистская эпистемология с ее размытием поля смыслов и деконструкцией (субъективным чтением) играет роль подобного интегратора. «Освобождая тексты» от «власти и доминации логоцентризма» (в совокупности с провозглашением реального, фактического освобождения общества), постмодернистская стратегия по существу повторяет стратегию псевдонаучных теорий и оправдывает их. Имитаторы науки создают субъективные методы «прочтения» мира вокруг нас, комбинируя их с типично постмодернистским способом мышления – от эпистемологического солипсизма и релятивизма до виктимарного мышления (представляя себя в качестве жертв «официальной науки»). Под маской «нелинеарной постмодернистской науки динамического хаоса» и «борьбы против сциентистской тотальности», постмодерн имплицирует теоретическую аргументацию псевдонауки в современном обществе. Людвиг Витгенштейн однажды писал: «Мир не зависит от моей воли» [3; с. 143]. И словно в противоположность этому утверждению, псевдонаука и постмодерн провозглашают релятивизм познания и «историческую переменность» законов природы, субъективное «прочтение» научных теорий, а фактически – именно возможность изменять «объективный мир», используя «волю», в то время, как Вселенная объективно реальна и существовала до, после, вне и независимо от наблюдающего за ней человека.

1. Аронов Р.А. Физическая реальность и познание: Логико-гносеологические патологии познания. Теория относительности и квантовая механика. Наследие А. Эйнштейна, Н. Бора, А. Пуанкаре / Отв. Ред. О.Е. Баксанский. – М.: КРАСАНД, 2011. – 528 c.
2. Ван Хейенорт Ж. Ф. Энгельс и математика», журнал «Природа» (1991, №8), с. 90—105
3. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат / Людвиг Витгеншейн; пер. с англ. Л. Добросельского – М.: АСТ: Астрель, 2010 – 177 с.
4. Делез Ж. Логика смысла / Пер. с фр. Я.И. Свирского. – М.: Академический Проект, 2011. – 472 с.
5. Крістева Ю. Полілог / Пер. з фр. П. Таращука. – К.: Юніверс, 2004. – 480 с.
6. Логунов А.А., Мествиришвили М.А. Основы релятивистской теории гравитации. М., 1985 - М.: Из-во МГУ, 1986. - 306 с.
7. Лук’янець В.С., Кравченко О.М., Озадовська Л.В. та ін. Науковий світогляд на зламі століть: Монографія – К.: Вид. ПАРАПАН, 2006. - 288 с.
8. Майнцер К. Сложносистемное мышление: Материя, разум, человечество. Новый синтез. Пер с англ. / Под ред. и с предисл. Г.Г. Малинецкого. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. – 464 с.
9. Маркова Л.А. От математического естествознания к науке о хаосе // Вопросы философии. 2003. № 7, с. 78-91
10. Мерло-Понти М. Феноменология восприятия – Спб.: Ювента, Наука – 1999 – 608 с.

Рецензии:

9.03.2014, 3:16 Колесникова Галина Ивановна
Рецензия: Статья написана в соответствии с методологическими правилами, предъявляемыми к материалам публикуемым в рецензируемых изданиях. Она (статья) выгодно отличается своеобразностью авторской позиции, которую он (автор) аргументированно отстаивает. Статья может быть рекомендована к публикации.



Комментарии пользователей:

Оставить комментарий