кандидат филологических наук
ВУЗ "Международный гуманитарно-педагогический институт "Бейт-Хана"
преподаватель
УДК 82(569.4)
Библейская тема в творчестве известного русского писателя Дмитрия Сергеевича Мережковского возникает перед читателем не знакомым с произведениями писателя, и не воспринимающем вопросы русского писателя как извечный вопрос Бытия, как только он берет в руки его книги.
Извечный вопрос Бытия из покон веков будоражил человеческую мысль, и создавал литературу, как сказано в Экклезиасте «Суеты Сует». Но в тоже время и в библейском Экклезиасте подчеркивается тот факт, что «Суета Сует» порождает Бога и заставляет человека смотреть на него глазами гениальности, где Гениальность Человека заключена в его страдании, в переживании за этот Мир и все, что с ним связано. И именно она открывает понятие «Бога» как филологическую категорию и заставляет писателя и поэта создавать образы, которые отражают именно его неповторимую индивидуальность.
Проблема «Библия и творчество Д.С. Мережковского» хотя и является достаточно изученной в современном литературоведении, но, тем не менее, говоря известными словами из Вавилонского Талмуда «Мидраш, Мишну и Агаду, и то, что прилежный ученик выведет перед своим учителем, было уже сказано Моисею на Синае», мы хотим индивидуально снова обратиться к творчеству Мережковского и высказать свою мысль методом «пилпул-хиллуким».
Рожденный в недрах русской культуры и вобравший в свое творчество как древнерусский фольклор, так и философию православного классического христианства, основанного на Синодальном переводе Библии, Дмитрий Мережковский для русской литературной критики остается писателем-философом, сочетающем в своем творчестве философские классические постулаты с сюжетной и образной канвой произведения.
В первом романе трилогии «Христос и Антихрист» «Юлиан Отступник» писатель ищет истоки философии христианства, и чтобы понять его суть выходит на уровень классического язычества, пытаясь соединить русский фольклор с греческой обстановкой времен Иисуса Христа. И тут автор снова обращается непосредственно к классическим образам славянского фольклора, и читатель чувствует уже не того древнего Юлиана, пришедшего к своим богам, а древнего лесного пана, и русская земля играет в греческом мире уже новыми красками души. И эта радуга является тем мостом, к которому в конечном итоге приходят все образы писателя Антоний, Арион и Арсиной, и постепенно становятся героями с русской душой, одетыми в русские национальные костюмы. При этом русское триединство Бога Иисуса Христа – это борьба с трехголовым Змием, захватившем Русь.
Мережковский стоит на перекрестье двух культур: русской народной традиции и христианства. И от русского фольклора (русского богатыря) он движется к образу Иисуса Христа. И поэтому он не случайно посвящает вторую часть трилогии образу Леонардо да Винчи. При этом русская Душа сравнивается с образами западноевропейского романтизма. Образ Иисуса Христа у Мережковского это не образ страдальца, наоборот, - это образ того, кто объединил народ ради милосердия, раскрывающего Душу каждого человека на пути жизни – в страданиях его Души, в борьбе Тьмы и Света.
Мережковский доказывает, что Леонардо да Винчи глубоко верующий человек, человек способный вложить в образ Иисуса Христа всю свою душу, которая раскрывает перед нами тайны вездесущего, тайны красоты человеческого тела, воплощенные в Сыне Человеческом: «Джованни поднял глаза на картину.
Лицо апостолов дышало такою жизнью, что он как будто слышал их голоса, заглядывал в глубину их сердец, смущенных самым непонятным и страшным для всего, что когда-либо совершалось в мире, - рождением зла, от которого Бог должен был умереть.
Особенно поразили Джованни Иуда, Иоанн и Петр. Голова Иуды не была еще написана, только тело, откинутое назад, слегка очерчено: сжимая в судорожных пальцах мошну со сребрениками, нечаянным движением руки опрокинул он солонку – и соль посыпалась.
Петр в порыве гнева, стремительно вскочил из-за него, правой рукой схватил нож, левую опустил на плечо Иоанна, как бы вопрошая любимого ученика Иисусова: «кто предатель?» - и старая серебристо-седая, лучезарно-гневливая голова его сияла тою огненною ревностью, жаждою подвига, с которою некогда он должен был воскликнуть, поняв неизбежность страданий и смерти Учителя…
Ближе всех ко Христу был Иоанн… Один из всех учеников, он больше не страдал, не боялся не гневался. В нем исполнилось слово Учителя: «да будет все едино как Ты Отче во мне и Я в Тебе».
Джованни смотрел и думал:
«Вот так Леонардо… Человек, который создал это безбожник? Да кто же из людей ближе ко Христу чем он!» [7, т.1, с.353-354]
Мережковский вступает в спор с иудаизмом хасидизма, подчеркивая, что страдал не только Бог Сын, но и Бог Отец, но одновременно, отклоняясь от символов хасидизма Х1Х века, ставит вопрос человечески индивидуального восприятия Бога «… стена между двумя мирами. Они манили к себе и притягивали, как будто за ними была последняя тайна, единственная, которая могла утолить его любопытство. Родные, желанные, хотя от них отделяли его неприступные бездны, казались близкими, как будто довольно было протянуть руку, чтобы прикоснуться к ним, и смотрели на него, как на живого смотрят мертвые – с вечной улыбкой, подобною улыбке Джоконды» [7, т.2, с.257]
Писатель подчеркивает, что Мир спасет Мать, воплощенная в Джоконде. Он близок к современным респонсам Х1Х века, о которых еще в Вавилонском Талмуде сказано: «Мидраш, Мишну, Агаду и то, что прилежный ученик выведет перед своим учителем было уже сказано Моисею на Синае…»
Мережковский вступает в борьбу с самим собой. Его сердце мечется между языческим Богом Паном и Ангелом Иисусом Христом. Он, с одной стороны, стремиться понять, что есть Зло, а с другой, отходит от него. Зло становится для него источником поиска себя и выходом на волю своих чувств: «- Я страдаю за всех жаждущих. Не надо рождения, не надо смерти. Я – тень, я – покой, я – свобода.» [7, т.1, с.81]
Автор находится в поиске. В поиске себя и своего собственного «Я». Он верит в вселенскую церковь, но ищет своего Иисуса Христа также как и его герои. Он берет у Достоевского образ Илюши и на фоне образа маленького Иисуса соединяет ребенка страждущего и Сына человеческого, умирающего на кресте Жизни.
Характерной особенностью творчества Мережковского является то, что в своей трилогии он проходит тройной путь: язычество- христианство – язычество, поэтому образ Тихона в конце романа «Христос и Антихрист» появляется не случайно. Это пути скитаний всего русского народа, по которым идет и сам философ Мережковский. Он в постоянном поиске своей России проходит путь Иисуса Христа на Via de la Roza и олицетворяет собой народ, который в революции отрицает кровавую расправу над Сыном человеческим, и стремится найти свой праведный путь, уходя в тайгу, чтобы найти свои исконно русские корни Бытия.
Возрождение русского народа Мережковский видит все-таки в Синодальном переводе Били, где образ Иисуса в Евангелиях трансформирует исконно русскую фольклорную действительность; и Илья Муромец, соотносясь с образом Тихона, выступающего против засилий чужой, не исконно русской культуры, создает образ Иисуса Христа в косоворотке, с открытым взглядом в голубых глазах.
Это единственное «Я» в Христианстве – победа Человека над Миром Берешит, создает новые образы не только в философии писателя, но и в философии всего русского общества. И формула «Это Я – Господи!» превращается в апофеоз Вселенной.
Комментарии пользователей:
Оставить комментарий